1 июня исполняется 100 лет со дня рождения Давида Самуиловича Самойлова (псевдоним, настоящая фамилия Кауфман) – поэта, переводчика, сценариста, стиховеда. После окончания школы в Москве в 1938 году Самойлов поступил в Московский институт философии, литературы и истории (МИФЛИ), где получил блестящее гуманитарное образование. Его учителями были выдающиеся отечественные учёные: С.И. Радциг – исследователь древнегреческой литературы, Н.К. Гудзий – историк литературы, исследователь древнерусской литературы, Ю.М. Соколов – фольклорист, Д.Д. Благой – пушкинист, Д.Н. Ушаков – лингвист, один из разработчиков реформы русского языка, Л.И. Тимофеев – теоретик литературы. Это далеко не полный перечень педагогов, у которых посчастливилось учиться будущему поэту, но, читая их фамилии, легко можно представить сколь основательной была филологическая школа МИФЛИ.

Друзьями Самойлова в предвоенные годы стали поэты, которых критики назвали поэтами военного поколения: Михаил Кульчицкий, Павел Коган, Борис Слуцкий, Сергей Наровчатов. Им он посвятил стихотворение «Пятеро», первая строфа которого во многом определяла суть их поэтического дарования и поэтической биографии:

        Жили пятеро поэтов

        В предвоенную весну,

        Неизвестных, незапетых,

        Сочинявших про войну...

Стихи Самойлов начал писать рано, но их качеством удовлетворён не был. Его первая публикация – стихотворение «Охота на мамонта» – благодаря содействию Ильи Сельвинского появилась в третьем номере журнала «Октябрь» за 1941 год. До начала Великой Отечественной войны оставалось менее трёх месяцев.

В первые же дни войны Самойлов хотел попасть на фронт добровольцем, но ему было отказано из-за состояния здоровья.

Основным источником для нашей статьи стали воспоминания Д. Самойлова о войне. Они позволяют представить и понять путь солдата и судьбу поэта, его личность и образ, в том числе специфику его мышления, отношение к событиям и людям.

Его участие в войне началось с трудового фронта. Самойлов оказался под Вязьмой, недалеко от станции Издешково – на строительстве укреплённых рубежей: он рыл противотанковые рвы, возводил эскарпы и противоэскарпы – военные укрепления для пехоты. Во время работ Самойлов заболел, но не уехал – «в свободные от лихорадки дни ездил за продуктами для отряда», часто под пулемётными обстрелами фашистских самолётов. Лишь благодаря своевременному приказу начальства москвичи, работавшие на строительстве укреплений, не попали в окружение и в плен.

С 1942 года – Самойлов в действующей армии: попал на Волховский фронт, «в горнострелковую бригаду, сидевшую по горло в окопах». Был комсоргом роты, а во время прорыва блокады Ленинграда вместо погибшего был назначен замполитом пулемётной роты.

Во время боёв Самойлов был тяжело ранен, «грозило заражение крови, долго не заживала рана, онемели пальцы». Побывал в нескольких полевых госпиталях, затем был направлен в тыловой госпиталь на Урале – в Красноуральск.

После выписки из госпиталя заготавливал дрова для запасного полка, куда он был направлен, в керженских лесах под Горьким. «Всю осень 43-го, – писал в воспоминаниях Самойлов, – я кочевал по карантинам и запасным полкам города Горького, пока не осел к зиме в роте противотанковых ружей 7-го Запасного полка».

Оказавшись в Москве и имея возможность в ней остаться, Самойлов этой возможностью не воспользовался. Он вновь просился на фронт. Исполнению задуманного способствовала встреча с Семёном Гудзенко, который привёл его к Илье Эренбургу. Вопрос об отправке на фронт был решён. Вот как этот эпизод описывает Самойлов в своих мемуарах: «Гудзенко изложил ему моё желание отбыть на фронт.

           – Что ж, – сказал Илья Григорьевич. – Ведь вы туда проситесь, а не оттуда. Но куда вы, собственно, хотите конкретно?

      Я попросился на Первый Белорусский в распоряжение разведотдела штаба фронта. Эренбург снял трубку и запросто переговорил с начальником Главразведупра Генерального штаба генералом Кузнецовым.

      На следующий день я гордо ходил по столице, не стесняясь патрулей. У меня за пазухой был пакет от Генерального штаба с грифом “Совершенно секретно”. Я был единственным в армии ефрейтором Генерального штаба».

По прибытии на фронт Самойлова зачислили комсоргом в Третью отдельную моторазведовательную роту разведотдела штаба Первого Белорусского фронта.

В июне 1944 года принимал участие в борьбе против банд бандеровцев. Затем – бои под Новгород-Волынском, где он командовал «десятком солдат на переправе у села Березино». В августе 1944-го Самойлов участвовал в освобождении Польши, выбивал фашистов из небольшого городка Илжи. Так он рассказывал об одном из эпизодов сражения: «Немцы атакуют вдоль дороги, навстречу подкреплению, не успевшему развернуться в боевой порядок. Там суматоха. На виллисе выскакивает вперёд генерал (впоследствии оказалось – начальник штаба корпуса). К нему кидаются наступающие. Развернуть виллис на узкой дороге нельзя. К генералу пробивается наш броневик и, прикрыв его машину, чешет из пулемёта по наступающим. Виллис пятится задом. Выручили генерала. А немцы вдруг выкатываются из леса и густой цепью атакуют село – вверх из ложбины. Наша пехота отступает, отстреливаясь. Всё это происходит в пятистах метрах от нашей колонны… <…> Мы быстро продвигались к Опочно. Слева гремели взрывы – немцы взрывали всё, что не хотели оставить нам».

Далее были Мендзыхуд, Ландсберг и перед Шверином «широкий плакат: “Здесь была граница Германии”. Я невольно ощутил волнение, пересекая незримый рубеж», – писал впоследствии Самойлов.

Военные дороги привели Самойлова к Берлину, где он стал участником боёв по взятию фашистской столицы: «Гром сражения ночью слышался грознее, не разбавленный дневными звуками и голосами. Бой шёл день и ночь».

В апреле 1945-го по заданию командования пробивался в городок Вернойхен, к северо-западу от Берлина и участвовал в захвате локаторной установки. Затем – бои к северу от Берлина, в Ораниенбауме.

Победа была близка, и Самойлов, как и тысячи советских солдат, ощущал её неизбежную близость. Это было непростое состояние: «У нас было двойственное чувство. Желание участвовать в последнем победном сражении, чувство победы и – с другой стороны – естественное стремление дожить до этой победы, поскольку она так уж близка, и столько до неё пройдено, и так она выстрадана, – естественное стремление сохраниться и не погибнуть в последние часы огромной битвы».

30 апреля был получен приказ направиться в городок Штраусберг, где в этот день для Самойлова закончилась война.

Мы достаточно подробно воспроизвели боевой путь Самойлова, чтобы читатель не только по названию фронтов мог его себе представить, но и по деталям этого нелёгкого фронтового пути. При этом важно понимать и чувствовать образ мыслей этого конкретного солдата – Давида Самойлова. Он не считал себя умней своего поколения и «развивался вместе с ним»: «Желание стать солдатом, стать как все, надеть шинель и подвергнуться всему, чему должен подвергнуться солдат, и именно в этом риске, страхе и смерти обрести своё лицо и индивидуальность – добровольно утратить лицо и усилием воли, веры и долга обрести его в новом качестве – вот о чём я думал тогда, вот что постепенно обретал в своём выздоровлении и становлении».

Читаешь эти строки и понимаешь: так думал гуманитарий. Когда мы говорим «солдат Великой Отечественной войны» или обобщённо: «солдат», мы порой невольно обезличиваем людей, унифицируем и лишаем «плоти и крови», индивидуальности, самобытности. А ведь они были разными: добрыми и не очень, общительными и замкнутыми, желающими выслужиться и скромными, незаметными, незаменимыми и «как все» – разными. Они жили на войне и в условиях войны. «На войне ведь не только воевали, умирали и побеждали. На войне прошли годы ранней молодости, на войне образовывались личность, характер, судьба». В этом смысле очень важно такое признание Самойлова: одним из главных обретений для него в годы войны стало «ощущение народа». «Я понял тогда, – писал он в воспоминаниях, – что народ не однородный фарш истории, а соединение личностей, из которых каждая способна сознательно и полноценно осуществляться согласно своей внутренней цели. Единство языка, культуры и судьбы порождает черты, сходные у многих, которые мы именуем народным характером. Но на деле народ – это неисчерпаемое множество характеров. В сходных чертах их нет ничего извечного, постоянного и застывшего. Напротив – свежесть и энергия русской нации, её историческая неосуществлённость способствуют развитию и постоянному изменению обстоятельств и характеров».

О гуманитарном начале в личности Самойлова свидетельствует примечательный факт, о котором он сам рассказал в мемуарах: желание в условиях войны написать большой роман «со многими персонажами, со сложными переплетениями судеб, роман – история поколения, который никогда не лёг на бумагу и всё же существовал – для одного читателя, для меня, – и постоянно развивался, переделывался и оттачивался. Его вымышленный идеальный мир, – а это был роман идеальный, потому не лишённый ходульности, – восполнял недостаток идеального в моей повседневной жизни на протяжении всех моих фронтовых и тыловых лет».

И ещё одно, важное: «Германию в 45-м году пощадил природный гуманизм русского солдата...».

За мужество и героизм, проявленные в боях, Д.С. Самойлов был награждён орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». Воинских наград могло быть и больше, но один из командиров, который недолюбливал Самойлова, тормозил с присвоением ему следующего воинского звания и придерживал награждение бойца. Но разве это могло стать для Самойлова главным? Главное в том, что он сопричастен к Великой Победе, главное – остался жив.

На войне стихов почти не писал – было не до них, хотя впечатления от происходящего западали в душу, хранились в памяти. Иногда рождались строки, которые позднее становились основой будущих произведений: «…порой записывал строки или строфы, случайно пришедшие на ум. Некоторые из этих строк надолго сохранились в моём чувствовании. И потом через много лет вошли в стихотворение».

Определяя своеобразие своего поэтического мышления, Самойлов указывал, что он шёл «от литературы к жизни», что «жизненные факты всегда служили… лишь толчком», и он «переживал их… вяло, пока… они не преобразовались» в поэтические строки.

Особенность поэзии военной поры Самойлов видел в том, что поэты, и он сам в том числе, «вернулись к литературе революционного романтизма. Один из его планов – жёсткая сентиментальность. Поскольку дело касалось войны – это была литература искренняя. Литература, обслуживающая непосредственную потребность жизни. <…> Лучшая литература военного времени – литература факта», – утверждал поэт в своих воспоминаниях.

К активной поэтической работе Самойлов приступил в середине 1950-х годов, после ХХ съезда партии. Помимо стихотворений о войне, многие из которых стали хрестоматийными и вошли не только в вузовские, но и в школьные учебники и программы («Сороковые», «Перебирая наши даты…» и др.), Самойлов обращался к самым разнообразным темам. В его творческом наследии – стихотворения о природе, интимная лирика; произведения, в которых возникают образы детства («Выезд», «Двор моего детства», например), автобиографическая проза, посвящённая родителям («Дом», «Квартира», «Сны об отце», «Из дневника восьмого класса» и др.).

В поэтическом сознании Самойлова всегда присутствовали образы писателей прошлого – русских и зарубежных: Г.Р. Державина, А.А. Дельвига, А.С. Пушкина, И. Северянина, А.А. Ахматовой, Данте, У. Шекспира… К ним Самойлов обращался постоянно – и в годы войны, и после неё. Среди образов его лирики – лица отечественной истории, прежде всего, самых сложных её периодов – на изломе и перепутьях как ХIХ, так и ХХ века. В историческом прошлом – царь Иван («Стихи о царе Иване»), Софья Палеолог, Пётр и Меншиков, декабристы, особенно ярко представленные в стихотворении «Пестель, Поэт и Анна». Историческая основа и у его драматической поэмы «Сухое пламя». Не обошёл поэт в своих раздумьях и трагические страницы русской истории ХХ века, фигуру И.В. Сталина…

Он писал для детей, придумал ставшую знаменитой сказку «Слонёнок-турист», по которой в 1992 году был создан мультипликационный фильм. В 1982 году вышла его книга «Слонёнок пошёл учиться. Пьесы в стихах».

В творческом наследии Самойлова значительное место занимают переводы – с албанского, чешского, польского, венгерского, английского, литовского, армянского языков. Им сделан перевод для спектакля «Двенадцатая ночь» У. Шекспира.

Д.С. Самойлов – автор 13 поэтических сборников. Среди них «Ближние страны» (1958), «Второй перевал» (1963), «Дни» (1970), «Равноденствие» (1972), «Весть» (1978), «Избранное» (1980) и др. В 1990 году вышел его двухтомник «Избранные произведения».

Среди теоретиков литературы, да и многих читателей, интересующихся историей и теорией стиха, широкую известность получила его «Книга о русской рифме», вышедшая в 1973 году и выдержавшая несколько переизданий после смерти автора.

У Самойлова всегда была собственная, активная, как принято говорить, гражданская позиция. Он встречался с академиком Сахаровым, хотя разделял далеко не все его взгляды; подписал письма в защиту А.Д. Синявского и Ю.М. Даниэля, за что был «наказан» властью – из плана издательства сняли уже готовую к публикации книгу его стихов и поэм.

В 1967 году Самойлов поселился недалеко от Москвы – в деревне Опалиха. Здесь его навестил писатель Генрих Бёлль.

В 1976 году переехал в небольшой приморский город Пярну в Эстонии – место, которое он очень любил. Эстонские мотивы нашли отражение в его сборниках «Улица Тооминга» и «Линии руки» (1981).

В 1988 году Д.С. Самойлов был удостоен Государственной премии СССР.

23 февраля 1990 года Самойлов выступал в Таллине на вечере, посвящённом памяти Б.Л. Пастернака. После выступления вышел за кулисы и неожиданно скончался.

Похоронен поэт в г. Пярну.

Геннадий Самуйлович Меркин,
доктор педагогических наук, профессор, литературовед, заслуженный учитель России,
автор линии учебников и пособий по литературе для средней школы.

Творчество Давида Самойлова представлено в учебниках литературы для 6 класса (автор Г.С. Меркин) и 11 класса (авторы С.А. Зинин, В.А. Чалмаев), выпущенных издательством «Русское слово».