Новости

Поэт и гражданин: к 225‑летию со дня рождения Кондратия Фёдоровича Рылеева

В истории России не так уж много казнённых поэтов. Но пятеро декабристов, окончивших дни на виселице, на долгие годы стали символом. Как любой символ, он многозначен. Тютчев назвал их «жертвами мысли безрассудной». Грибоедов окрестил самонадеянными прапорщиками. Пушкин признался Николаю Павловичу, что среди них много его друзей и, будь он в Петербурге… Герцен поместил их портреты на своём альманахе «Полярная звезда» как знак продолжения борьбы с самодержавием. Ленин определил их как первых революционеров (разбудивших Герцена). Розанов сравнил их выступление с буффонадой. 

В любом случае, как бы мы ни относились сейчас к этому яркому эпизоду нашей общей истории, идеи, за которые заплачено жизнью, внимания и уважения, безусловно, заслуживают. А если речь идёт о поэте – не только идеи, но и слова. Хотя в истории России мало поэтов, у которых слова и идеи настолько близки друг к другу, как у Кондратия Фёдоровича Рылеева. И это далеко не всегда достоинство, ведь художественная литература предполагает прежде всего красоту и точность образа, а не правильность и глубину «идеи».

Но всегда ли нужно разделять и противопоставлять поэта и гражданина?

Сам Рылеев бескомпромиссно утверждал: «Я не поэт, а гражданин». Тем самым чётко обозначив корни своего творчества: просветительский XVIII век, «столетье безумно и мудро», по выражению его ближайшего предшественника – Александра Николаевича Радищева. Литература обязана служить убедительной иллюстрацией важных нравственных истин и ключевых гражданских добродетелей. Культ свободы и ненависти к тирании, теория общественного договора, идея внесословной ценности человека, приоритет воспитания как способ через улучшение нравов достичь общественного благополучия... Так называемый декабристский романтизм по сути использовал нормативную эстетику классицистов, обогатив её представлением о сильной личности – герое, способном своим примером благотворно воздействовать на читателя. Но в современности героев разглядеть сложно, поэтому так часто декабристы обращаются к отечественному прошлому, прямолинейно следуя своему принципу «возбуждать доблести сограждан подвигами предков».

«Олег Вещий», «Смерть Ермака», «Иван Сусанин» – для своих произведений Рылеев выбрал жанр «дума», связав его происхождение с малороссийским фольклором и дополнив развёрнутыми просветительскими комментариями перед стихотворным изложением событий. Это изложение далеко от подлинного историзма: герои прошлого ведут себя почти одинаково, произнося пламенные риторические монологи как будто от лица автора или его современника-единомышленника. Пушкин неоднократно и весьма критически высказывался о рылеевских думах, не находя в них ничего собственно русского и тем более ничего исторического.

Но ведь суровый ригорист и не стремился воссоздать эпоху и проникнуть в психологию её действующих лиц. Рылеев никогда не скрывал, что слово для него – орудие, точнее, оружие, направленное против тех явлений современной ему общественно-политической жизни, терпеть которые он не мог и не хотел, как истинный гражданин, поставив своё несомненное литературное дарование на службу пользе Отечества. Например, сатира «К временщику» почти без шифровки, открыто и дерзко гвоздила всесильного Аракчеева:

Надменный временщик, и подлый и коварный,

Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный,

Неистовый тиран родной страны своей,

Взнесённый в важный сан пронырствами злодей!..

Никакой иронии, никаких эпиграмм в пушкинском «лёгком» смысле слова – Рылеева вообще очень сложно представить смеющимся. Он слишком серьёзен и сосредоточен на самом главном, по его мнению. И своё слово-оружие он часто заимствует из прошлого, обращаясь к церковнославянизмам, архаическим конструкциям и оборотам, высокому, почти ломоносовскому «штилю».

И тем не менее в чём-то Рылеев предвосхитил дальнейшее развитие отечественной словесности, в частности её гражданское направление. Некрасов явно использует рылеевское противопоставление в своей чеканной формуле: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Маяковский по сути наследует именно рылеевской эстетике, желая, «чтоб к штыку приравняли перо». А Захар Прилепин продолжает осуществлять собственной судьбой закон совпадения жизни и слова.

Если же задуматься над феноменом русской классики в целом, то окажется, что Кондратий Фёдорович Рылеев и его не столь, казалось бы, великое поэтическое наследие  ̶  в самом русле могучей реки отечественной литературы, которая почти всегда стремится не к изяществу слога, а к высокой нравственной идее, которая ставит перед своими творцами практически непосильную задачу духовно преобразить читателя. То есть и саму Россию. Для этого почти всегда необходим подвиг – отречение, страдание, борьба. А иногда и гибель.

«Я ни разу не взроптал во всё время моего заключения, и за то Дух Святый давно утешил меня! Подивись, мой друг: в сию самую минуту, когда я занят только тобою и нашей малюткой, я нахожусь в таком утешительном спокойствии, что не могу выразить тебе. О мой друг, спасительно быть христианином!» – пишет жене перед казнью Рылеев. Боевой офицер, участник Отечественной войны и Заграничного похода. Член масонской ложи «К пламенеющей звезде». Один из руководителей «Северного тайного общества». Один из организаторов восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Один из пяти казнённых заговорщиков. А ещё поэт и христианин.

«Страшно далеки они от народа» – такой диагноз поставил первым русским революционерам Владимир Ильич Ленин. С этим, видимо, не поспоришь. Но литература всё-таки больше чем политика, и народ принял поэта Рылеева. Сусанин стал национальным героем во многом благодаря рылеевскому образу. А дума «Смерть Ермака» (слегка в изменённом виде) зазвучала народной песней. В истории России не так уж много поэтов-счастливчиков. 

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии летали,

И бесперерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали… 

Ко славе страстию дыша,

В стране суровой и угрюмой,

На диком бреге Иртыша

Сидел Ермак, объятый думой…

О таком бессмертии можно только мечтать.

Автор А.В. Фёдоров