Новости

Сила фантазии. К 245‑летию со дня рождения Э.Т.А. Гофмана

24 января 1776 года родился Эрнст Теодор Амадей Гофман. Автор «Щелкунчика и Мышиного короля» был писателем с колоссальной силой фантазии, выдумщиком, раздвинувшим горизонты реального. О художественном своеобразии его произведений, личной и творческой биографии – в материале Алексея Фёдорова, доктора филологических наук, главного редактора издательства «Русское слово», одного из авторов линии учебников по литературе для 5‑9 классов.

Эрнст Теодор Амадей Гофман

1776–1822

Вёрсты улиц взмахами шагов мну.

Куда уйду я, этот ад тая!

Какому небесному Гофману

выдумалась ты, проклятая?! –

этот отрывок из поэмы «Флейта-позвоночник» Владимира Маяковского очень точно обозначает место, которое занял Гофман в культурной памяти человечества. Писатель с колоссальной силой фантазии. Выдумщик, раздвинувший горизонты реального. И в то же время глубоко проникнувший в сокровенные движения души человеческой.

Как многие мудрые сказочники, он входит в нашу жизнь с детства – прежде всего автором «Щелкунчика и Мышиного короля». И постепенно взрослеет вместе с нами, открывая в сказочных сюжетах за буйной игрой фантазии тонкое знание человеческого сердца, грустную усмешку над несовершенством мира, искренний порыв к подлинной жизни духа. Именно он сделал фантастику способом познания действительности, предложил посмотреть на привычный мир новым взглядом. И понять – что важно, а что ложно и суетно. К открытию вечного во временном, сиюминутном направлены практически все произведения Гофмана – не только сказки, но и новеллы, и романы. Кроме того, он был одарённым художником. А ещё Гофман известен во всём мире как замечательный музыкант и композитор.

Эрнст Теодор Вильгельм Гофман появился на свет в Восточной Пруссии, в городе Кёнигсберг (сейчас это Калининград, и на месте дома, где родился немецкий писатель, установлен памятный знак). Имя Амадей он возьмёт себе позднее, в честь великого композитора Вольфганга Амадея Моцарта. Гофман был третьим ребёнком в заурядной бюргерской семье, отношения в которой были далеки от идеала: через три года после рождения младшего сына родители разошлись, и Эрнст остался с матерью. А после того как отец перевёлся на работу в другой город, он окончательно исчез из жизни своего сына. Фактически с семи лет мальчик остаётся сиротой: отца он больше не увидит никогда, мать его воспитанием почти не занимается. Строгие наставления дяди Отто и доверительные отношения с тётей Иоганной скрашивают одиночество Эрнста, который уже в детстве прослыл неистощимым на выдумки фантазёром.

С 1782 по 1792 год Гофман учится в протестантской школе. Весёлый нрав и шаловливость не мешают ему всерьёз увлекаться чтением, музыкой и рисованием; в школе у него складывается репутация чудо-ребёнка, хотя универсальными его познания назвать нельзя. Всё-таки приоритет отдан искусству, а не точным или общественным наукам. Некоторое время после окончания школы он даже стоит перед выбором: художеству или музыке посвятить всего себя? Но от мучительных сомнений, кажется, его освободила сама жизнь. Общественные традиции того времени определяли профессию бюргерского сына чуть ли не с самого рождения. А Гофман появился на свет в семье адвоката. И дядя, его фактический воспитатель, других путей для него не предполагал.

Смирившийся с решением родственников (или убеждённый их доводами о верном адвокатском заработке), Эрнст изучает юриспруденцию в Кёнигсбергском университете – Альбертине (некоторое время там преподавал и знаменитый философ-идеалист Иммануил Кант). По-прежнему учится блестяще, умудряясь совмещать с необходимым – любимое. Прежде всего занятия музыкой. К тому времени он уже почти в совершенстве владеет четырьмя инструментами (орган, скрипка, арфа, гитара) и даже начинает давать уроки музыки, чтобы иметь свой более или менее постоянный доход. По иронии судьбы этот материальный стимул послужил причиной одной из самых романтических встреч в жизни писателя. Его ученицу звали Дора Хатт, она была замужем, но потребность её души в полноценном общении этот факт только усилил. Конечно, взаимная любовь – безусловное счастье. Безусловное, но иногда недолговечное. Скандальные слухи о запретной связи взбудоражили почтенное бюргерское общество, сами влюблённые мучились своим ложным положением, не зная, как его изменить… Романтическая история при ближайшем рассмотрении почти всегда чревата трагедией – эту мысль писатель Гофман пережил и выстрадал на личном опыте.

В 1802 году Гофман женится. Супруга – Михалина Тшциньская – станет ему надёжным, заботливым другом. Неуравновешенному, легко увлекающемуся, непрактичному и страстному фантазёру нужен был ангел-хранитель. Пожалуй, сложно найти миссию более высокую для жены творческого человека. Понимание и терпение, согретые любовью, помогали ей исполнять свою миссию. А ему – жить и творить. Через испытания, скитания и неустроенность, увлечения, сумасбродные поступки, пристрастие к алкоголю и минуты мрачного отчаяния – к новым открытиям в чудесном мире слов…

Окончив университет и получив относительную самостоятельность, он устраивается судебным следователем при кёнигсбергском окружном управлении, в 1800 году служит асессором королевского суда в Познани, с 1802 года – правительственным советником сначала в Плоцке, затем в Варшаве. Начинается его двойная жизнь: днём он по-немецки скрупулёзно исполняет свои служебные обязанности, а ночью погружается в стихию искусства: рисует, сочиняет музыку, пишет повести. День посвящён материальным потребностям, ночь – духовным. День – мир обыденности и необходимости, ночь – мир свободы и чуда. День – внешнее состояние, ночь – погружение в себя. Так из самой жизни художника рождается его знаменитое двоемирие.

По сути, такое «двойное бытие» (Ф.И. Тютчев) можно расценить и как компромисс – вынужденное соглашение желания и возможности. Романтик Гофман отнюдь не спешит абсолютизировать идеальный мир как единственный способ преодолеть обыденность «дневного» существования. Ведь при внимательном взгляде оказывается, что действительность и чудо, исключительность и пошлость переплетены в нашей жизни. Как две стороны одной реальности, они вряд ли могут существовать друг без друга. И самый «отпетый» романтик никогда не сможет полностью погрузиться в свою мечту – во‑первых, потому, что потребности тела напомнят о себе, во вторых, потому, что воплощённая мечта обязательно окажется частью пошлого мира. И высокое безумие, поднимающее мечтателя над обывательским здравомыслием, вдруг обернётся самым настоящим сумасшествием – полной утратой связей с действительностью. Вместо торжества духа – торжество зверя. Этим и обусловлена романтическая ирония – горькая усмешка не столько над несовершенством мироздания, сколько над самим собой. Но компромисс слишком легко становится изменой: существуют вещи несовместимые, и от одной из них необходимо отказаться. Может быть, и юриспруденция с музыкой относятся к таким «несовместимостям»? Не куплена ли служебная карьера предательством высокого искусства?

Катастрофа по имени Наполеон лишила в 1806 году добропорядочного юриста Гофмана служебного места и заставила выехать из Варшавы, оккупированной французскими войсками. Парадоксально, но именно этот жизненный поворот привёл художника к самому себе. Он решает, что отныне будет служить своему призванию, и активно включается в околомузыкальные баталии на страницах прессы, пишет рецензии и отзывы, вновь даёт уроки музыки, становится дирижёром. 

Ирония судьбы или мудрость «вечной силы»? Говоря о художественной вселенной писателя Гофмана, необходимо постоянно иметь в виду эту двойственность скепсиса и веры, фантастики и обыденности, возвышенного и низменного, а в конечном счёте – божественного и демонического. Причём это не набор синонимов, а целый комплекс антитез, словно противоположные заряды организующих «силовое поле» романтического творчества. Читатель оказывается в максимально «напряжённом» пространстве, в каждой точке которого таится взрывная сила выбора. Мысль о борьбе дьявола с Богом в сердце человека прозвучала у Гофмана задолго до романов Ф.М. Достоевского.

Первый сборник новелл Гофмана называется «Фантазии в манере Калло». Он был издан в 1815 году и принёс автору известность в литературных кругах. Впрочем, в этом сборнике ярко отразились и две другие музы Гофмана – живопись и музыка. «Фантазии…» включают новеллы «Кавалер Глюк», «Дон Жуан», «Магнетизёр», «Известия о дальнейших судьбах собаки Берганца», «Приключения в новогоднюю ночь», сказку «Золотой горшок» и повествование о судьбе капельмейстера Крейслера – «Крейслериана». Позднее этот персонаж станет не только авторским двойником, но и своеобразным символом романтического художника, вынужденного жить в бездуховном буржуазном мире. Разлад мечты и действительности отразится в последнем романе Гофмана «Житейские воззрения Кота Мурра», главным героем которого будет всё тот же Иоганн Крейслер. А сказка «Золотой горшок» откроет своеобразный цикл произведений этого жанра в творчестве Гофмана («Крошка Цахес, по прозванию Циннобер», «Щелкунчик и Мышиный король», «Принцесса Брамбилла», «Повелитель блох»).

Волшебная сказка под пером Гофмана обнаруживает новые возможности. Казалось бы, именно здесь можно и нужно показать гармоничное соединение идеала и жизни. Ведь сказка сама по себе настраивает нас на путешествие в замкнутый мир, где живут настоящие герои, добро и зло не скрываются под масками и полутонами, происходят чудеса и всегда побеждает правда. Вечность в сказке торжествует над временем, поэтому приметы реальной эпохи и конкретного географического пространства для этого жанра – нонсенс. А теперь прочитаем самое начало «Золотого горшка»: «В день Вознесения, часов около трёх пополудни, чрез Чёрные ворота в Дрездене стремительно шёл молодой человек…» Абсолютно антисказочное вступление! Не случайно автор добавил к названию подзаголовок «Сказка из новых времён», словно настраивая нас на тесное взаимодействие рассказанной истории с реальностью, в которой живёт читатель. И вместо путешествия в особое пространство нам предложено взглянуть на нашу собственную жизнь. Только взглянуть по‑новому – и разглядеть в ней нечто важное.

Главный герой «Золотого горшка», студент Ансельм, в чём-то напоминает сказочного Иванушку-дурачка, некий архетип героя «простоты». Но многое в нём и в его окружении имеет вполне конкретную социальную мотивировку – бедный студент, увлекающийся поэзией, неловкий и поразительно неудачливый, тем не менее может жениться на профессорской дочери, получить достойную работу и «стать как все». Может – но не становится. Как мы помним, традиционный сказочный персонаж преодолевает препятствия, выходит из сложных ситуаций, проявляет смекалку и получает волшебную помощь, но практически не сталкивается с проблемой внутреннего выбора. А в сказке Гофмана главное испытание героя как раз заключается в выборе, и правильное решение не так уж безусловно и очевидно. Выбрать нужно между обычной человеческой судьбой и возможностью жить в идеальном мире. Между вполне земной Вероникой и чудесной Серпентиной. Между соблазном «успешности» и утолением духовной жажды. Между «нормальностью» и «безумием». Между «по течению» и «против течения». Причём счастливым можно стать в любом из этих вариантов. Только в первом случае счастье будет куплено изменой самому себе…

Вообще привычная действительность в сказке Гофмана становится словно полупрозрачной, в каждом банальном предмете или явлении «сквозит» инобытие, обнаруживая его связь с миром стихийных духов: обычная торговка яблоками оказывается ведьмой и потомком дракона, скромный старичок архивариус Линдгорст – духом огня Саламандром, золотистая змейка с зелёными глазами – его прекрасной дочерью Серпентиной. И современность как бы подсвечивается мифом, ведь борьба добрых и злых сил за душу героя – лишь часть вечного противостояния. Правда, увидеть это «второе дно» повседневной действительности дано не каждому, фактически такое зрение и есть признак подлинного романтика. Любопытен эпизод, когда Ансельм оказывается «закупоренным в стеклянный сосуд» и обнаруживает, что другие люди существуют «в прозрачных банках» всю жизнь, не замечая своего плена. Правда, чудесное зрение романтика неотделимо от его «близорукости» в быту и в общении с окружающими, а детская доверчивость зачастую делает его беззащитным в мире «взрослых».

Не прост путь Ансельма к верному выбору: искушения и обманы подстерегают его. Однако в странной сказке действует важнейший закон жанра – закон счастливого и справедливого финала. Главный герой после многих злоключений наконец соединяется со своей неземной возлюбленной – Серпентиной, дочерью великого духа Саламандра. Он получает возможность жить в идеальном мире, где царит вечная красота, – в имении Атлантида. А в качестве свадебного подарка получает золотой горшок, в котором цветёт прекрасная лилия – символ обретённой гармонии: «Эта лилия есть видение священного созвучия всех существ, и с этим видением я буду жить вечно в высочайшем блаженстве. Да, я, счастливец, познал высочайшее: я буду вечно любить тебя, о Серпентина! Никогда не поблекнут золотые лучи лилии, ибо с верою и любовью познание вечно!» Герой заслужил награду благодаря своей вере, которая открыла ему волшебную страну среди самой будничной повседневности и помогла выдержать все соблазны и испытания на пути к счастью.

Однако в этом счастливом финале нетрудно расслышать горькую ноту. Ибо уход героя в Атлантиду можно прочесть и как своеобразную метафору смерти, не случайно рассказчик с такой скорбью говорит о своём неминуемом возвращении в жизнь реальную: «А я, несчастный! Скоро, уже через каких-нибудь несколько минут, я и сам покину этот прекрасный зал, который ещё далеко не есть то же самое, что имение в Атлантиде, окажусь в своей мансарде, и мой ум будет во власти жалкого убожества скудной жизни, и, словно густой туман, заволокут мой взор тысячи бедствий, и никогда уже, верно, не увижу я лилии». Да и сам волшебный предмет, давший название сказке, не звучит ли слишком приземлённо, если не сказать – насмешливо над бесплотной романтической мечтой? У друга и старшего современника Гофмана – Новалиса (Фридриха фон Гарденберга) был роман «Генрих фон Офтердингер», из которого в широкий обиход вошло словосочетание «голубой цветок» как символ недостижимого одухотворённого идеала. А теперь поставим их рядом: голубой цветок – и золотой горшок… Красноречиво, не правда ли?

В «Житейских воззрениях Кота Мурра вкупе с фрагментами биографии капельмейстера Иоганнеса Крейслера, случайно уцелевшими в макулатурных листах» (1821) ироническое двоемирие Гофмана (заявленное уже в полном заголовке) выстраивается как тип композиции; весь роман представляет собой постоянное чередование двух отдельных произведений: записок кота и отрывков из биографии Крейслера, которыми кот пользовался в качестве промокательной бумаги. Такое контрастное соседство позволяет подчеркнуть одну из особенностей существования художника в обыденном пространстве: с одной стороны, он принадлежит ему, с другой – ему противостоит. С законами повседневности он вынужден считаться, но живёт он по другим законам. И едва ли не важнейшее свидетельство существования этих высших законов – Музыка.

Не случайно Гофман определяет её как самое романтическое, а вернее, «единственное подлинно романтическое из всех искусств». Её предмет – бесконечное, её средства – нематериальны. Именно она позволяет прикоснуться к изначальной мировой гармонии, передать симфоническую красоту мироздания. И в то же время музыка обращает человека к его собственной душе, ведь представление о гармонии заложено в каждом, но имеют подлинный слух лишь единицы… Для них она становится романтической мечтой – томлением по неизведанному и недостижимому совершенству. Таким образом, можно сказать, что Музыка – одно из проявлений Бога на земле. Может быть, поэтому в романе Гофмана неоднократно возникают аналогии между монастырским служением и миссией композитора. Прежде всего они обречены на непонимание большинства, они изгнанники и отшельники. Их подстерегают похожие опасности – ведь на стремлении к идеалу и построено самое коварное из дьявольских искушений – искушение достижимостью мечты. И самое главное – их объединяет молитвенное обращение к Господу как Творцу видимого и незримого совершенства – как во вселенной, так и в человеческой душе.

***

После окончательного разгрома войск Наполеона при Ватерлоо Гофман возвращается на государственную службу советником Берлинского апелляционного суда. Жизнь вновь течёт по двум руслам. Только теперь солидный чиновник с достойным заработком больше не озабочен поисками хлеба насущного, да и времени для занятий искусством остаётся вполне достаточно. Вполне разумный компромисс, казалось бы. Как говорится, Богу – Богово, кесарю – кесарево. С утра прилежно и скрупулёзно разбирать важные бумаги и ставить резолюции. С вечера писать фантастические новеллы. Но двойной жизнью живёт ОДИН человек – и это тяжкое испытание. Как сбросить с себя ненавистную кожу чиновника, погружаясь в мир грёз? Как забыть о потребностях духа, приходя в служебный кабинет? Пограничное существование изматывает, разрушает личность, подтачивает здоровье… А может быть, сама размеренная и формальная «дневная жизнь» порождает фантастические «ночные кошмары»? Болезненное воображение словно «отыгрывается» за насилие над собой, как река сносит ненадёжную плотину разума. Чем рациональнее чиновник, тем безумнее писатель. И тем надломленней человек. Вместо желанной гармонии – диссонанс, режущий абсолютный слух настоящего музыканта.

От судебного процесса, возбуждённого в связи с сатирической сказкой «Повелитель блох», Гофмана фактически освободила лишь смерть из-за мучительной болезни спинного мозга. Произошло это 24 июля 1822 года.

«Есть один лишь ангел света, способный осилить демонов зла. Это светлый ангел – дух музыки, который часто и победоносно вздымался из души моей, при звуках его мощного голоса немеют все земные печали».

Э.Т.А. Гофман

…Помню, как в студенческие годы (1989–1991), когда я учился на филфаке Ленинского педагогического института, мы с другом-однокурсником Женей Парфёновым азартно, практически «наперегонки» выискивали издания любимого писателя в московских книжных магазинах. По привычному маршруту: от Дома книги на Арбате – через букинистический в Столешниковом переулке, Пушкинскую лавку, Книжную лавку писателей на Кузнецком мосту – к будущему «Библио-Глобусу», который тогда назывался «Книжный мир» на улице Кирова. Удачу нужно было ловить упорно и ежедневно. И тогда она улыбалась – сборником новелл, в котором оказывалось хоть что-то новое по сравнению с тем, что уже стояло на домашней книжной полке. «Крейслериана», «Житейские воззрения Кота Мурра», «Серапионовы братья», потом – добытый за почти половину стипендии роман «Эликсиры сатаны» (серия «Литературные памятники»), потом – только что переведённые полностью «Ночные рассказы»… А ещё шеститомное собрание сочинений… В этом собирательстве были одинаково ценны и процесс, и результат. Благодаря Гофману пришла любовь к прогулкам по Москве. Благодаря Гофману область научных интересов оказалась накрепко связанной с романтизмом как литературным явлением. Наконец, благодаря Гофману до сих пор вера в чудесное как часть обыденного почти всегда уравновешивается в душе лёгкой улыбкой (или горькой усмешкой) над самим собой – слабым и несовершенным. Легковерным – и маловерным.

Автор Алексей Фёдоров,
доктор филологических наук,
главный редактор издательства «Русское слово»