Новости

«Достоинство человека есть вольное следование пути Божию»: к 140‑летию со дня рождения Б.К. Зайцева

«В очень чёрной ночи церковь видна далеко; слишком светлы окна» — такой образ-символ нарисовал Борис Константинович Зайцев (1881–1972) в раннем рассказе «Священник Кронид». Свет, пронзающий и побеждающий мглу, стал главной ценностью художественного мира Зайцева, и к этому свету писатель был устремлён до конца дней.

Ещё до революции Зайцев стал заметной фигурой на российском литературном небосклоне. Главные черты лирической прозы Зайцева — доверие к жизни, просветлённый оптимизм. В литературе Серебряного века его книги выделяются особой умиротворённостью. Раннее творчество Зайцева устремлено к миру горнему; его лирические герои — «путники» и «странники» — ощущают нераздельность природы и человека, их слиянность в едином Космосе. Взаимодействие реалистической и модернистской традиций определило неповторимый зайцевский стиль, отличающийся особой прозрачностью, акварельностью красок, сердечным лиризмом. Ритмическая и звуковая организация речи придаёт его прозе живописность и музыкальность.

В 1915 году вышел первый роман Зайцева «Дальний край», герой которого от увлечения революционными идеями приходит к правде Евангелия. А повесть «Голубая звезда» (1918), по словам автора, породила «Москва мирная и покойная, послечеховская, артистическая и отчасти богемная, Москва друзей поэзии и Италии — будущих православных». В светлой печали, судьбах героев, напоминающих персонажей Достоевского, в картинах литературной и театральной жизни сквозит предчувствие крушения этого непрочного мира.

О «тихой непреклонности» Зайцева, его личном мужестве и самоотверженности, о его «бриллиантовом сердце» свидетельствуют многие современники. В исторической катастрофе, постигшей Россию, он сохранил незапятнанной честь русского писателя, офицера, интеллигента.

Кровавый ужас революции, захлестнувший Россию, окончательно привёл Зайцева в Православную Церковь, верным чадом которой он оставался всю жизнь. Отныне в его творчестве, по словам писателя, «хаосу, крови и безобразию противостоит гармония и свет Евангелия, Церкви».

Оказавшись в 1922 году в эмиграции, Зайцев открывает Россию Святой Руси, которую без страданий революции, может быть, не увидел бы никогда. Свою миссию русского писателя-изгнанника он осознаёт как «просачивание в Европу и в мир, своеобразная прививка Западу чудодейственного глазка с древа России». Эту задачу художнику удалось реализовать едва ли не во всех жанрах прозы: романах, рассказах, повестях, житиях святых, паломничествах, автобиографической и мемуарной прозе, литературных портретах, критике, очерках, публицистике.

Первая книга, написанная Зайцевым в эмиграции, — «Преподобный Сергий Радонежский». Зайцев стремился показать облик русской православной духовности. Устоявшемуся представлению, что всё русское — гримаса, истерия и юродство, достоевщина, Зайцев противополагает духовную трезвенность Сергия — примера «ясности, света прозрачного и ровного».

В 1925 году увидел свет роман Зайцева «Золотой узор». Беспечная, нравственно надломленная жизнь образованных слоёв предреволюционной России сменяется страшной обстановкой расстрелов, лишений, террора Лубянки. Зайцев обнаруживает истоки национальной трагедии и те силы, которые способны противостоять ей. Этот роман — «суд и над революцией, и над тем складом жизни, теми людьми, кто от неё пострадал. Это одновременно и осуждение, и покаяние — признание вины». «Золотой узор» стал книгой о движении человеческой души к Богу, об обретении Истины и искуплении греха.

Облик России трагической воссоздан и в повестях конца 1920-х: «Странное путешествие», «Авдотья-смерть», «Анна». Они выделяются мрачным колоритом, обилием жестоких сцен. Но трагизм их не безысходен: в темноте, под рёв метели, опустившейся на Россию, молится за всех в своей комнатке хрупкая девушка, смиренная непреклонность которой является камнем веры.

На протяжении двадцати лет Зайцев создавал автобиографическую тетралогию «Путешествие Глеба». Автор определял её жанр как роман-хроника-поэма и говорил, что главное действующее лицо в ней — Россия, «тогдашняя её жизнь, склад, люди, пейзажи, безмерность её...». И здесь Зайцев воплощал идею доверия Творцу: «Доверяйтесь, доверяйтесь Ему. И любите. Всё придёт. Знайте, плохо Он устроить не может. Ни мира, ни вашей жизни». В мире, верил писатель, нет ничего бессмысленного, и если смысл происходящего сейчас загадочен и непостижим, то он откроется со временем.

Борис Зайцев оставил непревзойдённые шедевры паломнической прозы. Его описания Св. Горы Афон и Валаамского монастыря — лучшие в русской литературе ХХ столетия. Паломничество на Афон в мае 1927 года Зайцев считал впоследствии провиденциальным, важнейшим событием в своей биографии. Очерки Зайцева принципиально отличны от собственно религиозной литературы, и во вступлении к книге «Афон» мы находим его программное заявление: «…Богословского в моём писании нет. Я был на Афоне православным человеком и русским художником. Я пытаюсь дать ощущение Афона, как я его видел, слышал, вдыхал».

«Валаам» (1936) представляет собой глубоко лирическое, исполненное поэзии описание валаамского архипелага. Как и в «Афоне», Зайцева привлекает внутренняя, духовная и поэтическая сторона Валаама. Автор не говорит о ней прямо — она открывается как отклик в душе читателя на те настроения, пейзажи, портреты, которые рисует художник. Метод писателя — не «разъяснять» отдельные моменты монашеского жития, а дать читателю возможность почувствовать этот мир, пережить вместе с автором минуты тихого созерцания.

Темы монашества проходят через всё творчество писателя. Впервые в русской литературе главным героем романа стал монах. Речь идёт об одном из лучших романов Б. Зайцева — «Дом в Пасси» (1935). В одном из узловых мест книги, в беседе-исповеди генерала с монахом Мельхиседеком, затронут вопрос об отношении к злу, о любви к ближним и о прощении врагов. Генерал не может примириться с тем, что «дурные торжествуют, богатые объедаются, сильные мира сего продажны». Мельхиседек выражает авторскую религиозно-философскую позицию: «И смириться, и полюбить ближнего —цели столь высокие, что о достижении их где же и мечтать... Но устремление в ту сторону есть вечный наш путь. Последние тайны справедливости Божией, зла, судеб мира для нас закрыты. Скажем лишь так: любим Бога и верим, что плохо он не устроит».

Присутствие иного мира, невидимой реальности, чьего-то взгляда свыше, внимательно следящего за всем происходящим в мире земном, говоря конкретнее, присутствие в мире Бога, «ощущаемое» в произведении, позволяет определить реализм Зайцева не просто как «новый» или «импрессионистический», но именно как христианский, духовный. Этот реализм отражает реальность Божией правды, духовных законов, реальность свободной воли человека, избирающего путь спасения — или служения плоти, угашающего дух.

Закономерно, что последним художественным произведением писателя стало повествование о монахах — рассказ «Река времён» (1964). Критики включили его в число десяти лучших рассказов ХХ столетия.

Тема России, её исторического пути, мирового значения звучит в заметках писательского дневника — «Странник», «Дни», «Дневник писателя». В России Зайцев видит страну терзаемую и терзающую, посвящает свои очерки и заметки современным подвижникам и праведникам. У «Голгофской страны» особый путь, который невозможно понять мирским разумом. Судьбу её писатель сравнивает с судьбой Иова — а она может быть постигнута только в свете Нового Завета, искупительной жертвы. Для Зайцева важно, что Россия идёт путём Христовым, на Крест, и это является залогом её воскресения. Значима и тема современного мученичества, страданий за веру. Зайцев стремится увековечить память тех, кто принял муки от безбожных гонителей.

Борис Константинович Зайцев стал подлинным летописцем блистательного века русской словесности. На протяжении семидесяти лет, проведённых в России и Франции, он общался с писателями, издателями, литературными критиками, искусствоведами, артистами, музыкантами. Своим современникам он посвятил сотни мемуарных очерков, литературных портретов, приветствий и некрологов. Он обладал даром увидеть, почувствовать и запечатлеть суть личности, проникнуть в сущность творчества, дать точные и глубокие оценки. И сегодня без его мемуарных очерков невозможно полное представление об истории русской литературы ХХ столетия.

В воспоминаниях современников Зайцев предстаёт как образец доброты, простоты, честности, скромности, благородства, его иконописный облик отражал внутреннюю душевную чистоту. Взаимоотношения писателя с окружающими отличались редкой терпимостью и доброжелательностью; он был неустанным ходатаем и заступником за несправедливо обиженных людей, примирял враждующих, устраивал сборы средств и благотворительные вечера в пользу нуждающихся. Пережив своих современников, Зайцев мирно скончался на 91-м году жизни и был похоронен на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Духовный облик Зайцева определил критик С. Яблоновский: «Сам переносил — всё перенёс. Другим помогал переносить. Учил без учительства. Мирился. Не с злодейством, не с подлостью, а с жизнью, потому что жизнь для него — подвиг, и когда можно — радость, и когда надо — Голгофа».

Зайцев доказал, что христианская вера может стать не только предметом искусства слова, но и миросозерцательной основой художественного произведения. «Светский, но православный» — вот самоопределение Зайцева, который действительно стал проповедником Евангелия в новую эпоху. Свою проповедь он осуществлял эстетическими средствами, среди которых на первом плане неизменно оказывается передача чувства, ощущения, впечатления. Задача искусства, по Зайцеву, не объяснить, а показать Истину, подвести к ней. Это развитие одной из глубоких традиций православной эстетики, и воплощённой в средневековом искусстве иконописи, и выраженной, например, в мысли Достоевского о том, что Истину нельзя доказать, но можно увидеть. Идея о красоте как качестве Божьего мира, как свидетельстве онтологического существования Творца, родственна и святоотеческой концепции филокалии, и идеям Ф.М. Достоевского о том, что «мир станет красота Христова».

Главными средствами в этой «апостольской» работе были для Зайцева всегда положительные, созидательные начала. Всякой критике он предпочитал предложение добра, света и радости, которые даёт людям Истина. Зайцев не обличает и не поучает. Неизменно кроткий, смиренный и благодушный, он приглашает собеседника — и читателя — войти в русский храм.

Алексей Маркович Любомудров,

доктор филологических наук,

автор книги «Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев в жизни и творчестве» («Русское слово»)