Новости

15.10.2019

Читательские открытия непостижимого художественного мира М.Ю. Лермонтова

15 октября исполнилось 205 лет со дня рождения великого писателя, поэта, классика русской литературы Михаила Юрьевича Лермонтова. Его творчество не только ознаменовало новый расцвет отечественной литературы, но и сыграло значительную роль в развитии театра и кинематографа, а его стихи обогатили русскую музыку, став основной для многих симфоний и романсов.

Издательство «Русское слово» представляет интервью с Александром Вадимовичем Гулиным, доктором филологических наук, ведущим научным сотрудником Института мировой литературы им. А.М. Горького Российской академии наук, членом Союза писателей России. Известный специалист по творчеству Льва Николаевича Толстого, А.В. Гулин при работе над учебником по литературе для 9 класса погрузился в творчество Михаила Юрьевича Лермонтова, его биографию и философию — о новых читательских открытиях мы и поговорили с Александром Вадимовичем.

— Какие открытия вы сделали для себя и для юных читателей, работая над главой о М.Ю. Лермонтове? Что дала Вам эта встреча?

С Лермонтовым я вообще-то никогда и не прощался. Стоит им в юности переболеть, как он на всю жизнь остаётся с тобой. В моих лекционных курсах всегда присутствовал Лермонтов. Все наши крупнейшие писатели, гении, принадлежат одной большой русской литературе. Опыт показывает: чем больше узнаёшь других, тем больше понимаешь главного своего писателя. Вот и в случае с Толстым — как обойтись без Лермонтова… Толстой говорил, что вся «Война и мир» выросла из «Бородино». Это зафиксировано его собеседниками. В рассказе «Набег» очевидна смысловая перекличка с лермонтовским стихотворением «Валерик». Думаю, что по-настоящему понять «Детство» Толстого, не сравнивая его хотя бы отчасти с лермонтовским «Ангелом», не получится. Толстовская философия детства, её своеобразие особенно видны в этом сравнении. Однажды Лев Николаевич сказал: «Если бы Лермонтов прожил дольше, мне нечего было бы делать в литературе». Так он ощущал своё место в литературе и свою преемственную связь с Лермонтовым.

Что касается открытий…

Прежде всего, это особенный, таинственный характер лермонтовского творчества

Привычные нам исторические, филологические подходы здесь не срабатывают. У нас как будто нет необходимых ключей к Лермонтову. Это обстоятельство объясняется тем, что творчество поэта глубоко религиозно. Дар Лермонтова, это давно замечено, мистический. Причем я говорю это не для того, чтобы мы произвольно начинали фантазировать. Тут многие вещи для нас, конечно, непостижимы. Лермонтовское творчество исполнено прозрений судеб мира и человека. И наши суждения о Лермонтове более-менее приблизительны. Всегда требуется большая осторожность: мы должны отдавать себе отчёт, что мы не всё понимаем в этом художнике. И, вероятно, не всё поймём. У нас просто нет необходимых ключей к нему.

Место Лермонтова в национальном самосознании

Русский мир получил в Лермонтове совершенно необходимый, единственный в своём роде духовный опыт, исключительный, являющийся, возможно, каким-то предупреждением. Без Лермонтова, без его стихотворений «Бородино», «Парус», «Родина», «Смерть Поэта», «Выхожу один я на дорогу…» во многом был бы другой образ России… Лермонтов внёс своё, чрезвычайно важное измерение в образ нашего единого Отечества, для которого равно необходимы и просветлённые создания поэта, и те произведения, в которых он заглядывает в тёмные духовные пропасти: «Демон», «И скучно, и грустно», «Герой нашего времени». Невероятное соединение одного из самых возвышенных духовных состояний и глубочайших помрачений — всё это русский мир должен был пройти по-лермонтовски, переболеть этим и, вероятно, исцелиться. Этот опыт большинство из нас получают в юные годы. И он необыкновенно ценный.

Изумляет также необычайная самобытность таланта Лермонтова, редкая, высшей пробы новизна лермонтовских высказываний…

Кажется, гений Пушкина всё охватил, всё исчерпал, бросил семена для всех будущих литературных всходов. Но обратимся, например, к «Бородино». И тут мы обнаруживаем, что Пушкин не был предшественником Лермонтова. Даже чисто тематически: о Бородинском сражении у нас никто не писал до Лермонтова. Удивительно, но факт. О пожаре Москвы написали все. А что касается Бородинского сражения… да, оно упоминалось, конечно. До некоторой степени условную картину в «Певце во стане русских воинов» В.А. Жуковского можно отнести и к Бородинскому сражению. У Дениса Давыдова упоминается, конечно, Бородинское поле, хоть сам он участником сражения не был. Но о Бородинском сражении как о главном и единственном поэтическом предмете Лермонтов заговорил первый. И заговорил совершенно по-новому. Перед нами сражение, показанное с почвенной стороны, но это ни в коей мере не умаляет его возвышенного смысла. Человеческая душа, которая в подвиге возносится к своим истокам, — это тоже есть в лермонтовском «Бородино».

Или давайте посмотрим на всенародно любимую «Казачью колыбельную песню». Она ведь тоже абсолютно самобытна. Она первая, единственная в своём роде. Пушкин не писал о материнской любви. Таинственная связь, которая возникает между матерью и её ребёнком, — именно Лермонтов впервые остановил на ней своё внимание.

Богатырь ты будешь с виду

И казак душой.

Провожать тебя я выйду —

Ты махнёшь рукой…

Сколько горьких слёз украдкой

Я в ту ночь пролью!..

Спи, мой ангел, тихо, сладко,

Баюшки-баю.

Удивительно сопряжено в этом стихотворении домашнее — мать и дитя — и всенародное — патриотическая тема. Как они сплетаются здесь — тема воинского подвига и тема материнской любви… Все пути исцеления человека в этом грешном мире — подвиг: будь то воинский подвиг или стояние за правду до последнего, как Калашников, или подвиг любящей матери, которая готовит своего младенца к совершению в будущем воинского подвига. Лермонтов делает это впервые.

Многие произведения Лермонтова имеют пушкинский импульс. Например, лермонтовский «Демон» связан с пушкинским «Демоном» и ещё больше с пушкинским «Ангелом».

Дух отрицанья, дух сомненья

На духа чистого взирал

И жар невольный умиленья

Впервые смутно познавал.

Но этот импульс получает совершенно невероятное и глубоко личное лермонтовское развитие.

Печальный Демон, дух изгнанья,

Летал над грешною землёй,

И лучших дней воспоминанья

Пред ним теснилися толпой…

У Лермонтова всё по-своему и в «Демоне», и в «Герое нашего времени», и в «Пророке».

И ещё одно обстоятельство, казалось бы, давно известное, но в этой работе мне по-новому открывшееся…

Творчество Лермонтова — вневременное. Его восприятие человека и мира постоянно тяготеет к былинной всеохватности. Лермонтов как будто о вечности сиюминутно говорит. О событиях ли прошлого или о том, что происходит сейчас, он всё равно мыслит категориями начала и конца света. Человек и мир поставлены у Лермонтова между своим первым и последним мгновением. Поэт помещает человека или событие в большое внеисторическое пространство. Конечно, «Герой нашего времени» — это 30-е годы XIX века. Название «Герой нашего времени» одновременно и обычное, и необычное. Ведь читатель вовсе не обязан знать, какой конкретно это временной период. Это название как будто обращено ко всем живущим, ко всем поколениям, к тем, кто придёт и после Лермонтова. Берём в руки книгу «Герой нашего времени» и мы действительно читаем книгу о герое нашего времени. Исторической конкретики в лермонтовском романе не так много, в отличие, скажем, от «Евгения Онегина», который энциклопедичен. Каждое последующее поколение название романа «Герой нашего времени» с полным основанием может относить и к самим себе, потому что Лермонтов не только говорит о пороках своего поколения, но и указывает наиболее глубокие болезни, сопровождающие человеческий род от времён грехопадения. Это герой также и нашего времени, и последующих времён, если они будут. Это тревожный роман — предупреждение о том, что может быть с человеком, забывающим о действующих в мире нравственных законах.

— Александр Вадимович, давайте поговорим о Григории Александровиче Печорине. В чём секрет привлекательности этого образа для читателей разных эпох? Нужно ли эту привлекательность, обаяние развенчивать?

Зачем развенчивать, когда эта привлекательность развенчана самим романом? Лермонтов показал, что в итоге должно случиться. И это логически закономерный конец. Печорин пришёл к тому, к чему и должен был прийти.

Применительно к «Герою нашего времени» возникает великое множество вопросов. В частности, а где источник света в этом романе? Мы читаем этот роман и не находим противовес образу Печорина. Не может прекрасный, светлый Максим Максимович быть противопоставлен Печорину с его мрачными раздумьями, с его журналом, который, конечно, довлеет над нами, когда мы читаем «Героя нашего времени». А где источник света, под которым мы видели бы Печорина таким, каков он есть? Печорин — это так, как не надо. А как надо? Вот этого «как надо», мне кажется, в романе и нет.

Единственное, что исцеляет атмосферу романа — это потрясающий лермонтовский язык. Здесь Лермонтов тоже невероятен. Современники, крупнейшие мастера слова, и более поздние русские классики удивлялись тому, насколько правильный, прекрасный литературный язык в этом романе. Из русской литературы ничего нельзя поставить рядом с этим романом. Он единственный в своём роде. Это признавали и Толстой, и Чехов, тоже великий мастер русской прозы. Лермонтов — это что-то неслыханное. Он пишет роман в конце 30-х годов XIX века, но пишет его таким языком, словно пишет сегодня. Откуда это появилось? Откуда такое чувство главных тенденций в развитии русского литературного языка? Просто волевым усилием этого невозможно было сделать. Это дано было Лермонтову. Такое впечатление, что его рукой кто-то водил. Он заглядывал в будущее русской художественной речи. На полстраницы описание природы военно-грузинской дороги, а как легко эти строки читаются! И звучат, произнесённые вслух, так легко, как будто это естественное, свободное дыхание. Это действительно не просто великая русская проза — она единственная по своему величию в национальной литературе.

Насколько автобиографичен Печорин для Лермонтова?

Личность художника отражается в его творчестве в известных пределах почти всегда. Мы часто говорим о поэтической и художественной искренности. Но вполне должны отдавать себе отчёт, что это некое художественное свойство. Мы можем в жизни быть сколько угодно искренними. Потом пытаемся что-то написать — у нас не получается искренне. Это вопрос масштаба таланта — искренность, а не просто полнота выражения себя в художественном произведении. Мне кажется, Лермонтов очень рано осознал огромные возможности художественной литературы для самовыражения. Но всё-таки он прекрасно понимал, что личность человека — это не только его талант и реализация таланта. Что помимо литературы есть ещё жизнь, личное, судьба человека. В этом отношении Лермонтов был достаточно целомудренным художником. Свою духовную сокровенную жизнь во всей её полноте он никому никогда не показывал. И, конечно, Печорина он нашёл в себе самом.

Много загадочного в этом романе...

Например, вступление в романе — это портрет, собранный из пороков поколения. И именно во вступлении впервые появляется лермонтовское определение «весело». Автору просто весело было наблюдать современного человека таким, каким он его наблюдает и, увы, слишком часто встречал. А что же тут весёлого? Но определение «весело» появится потом неоднократно и у Печорина, и у странствующего офицера-рассказчика. Странствующему офицеру будет весело наблюдать кавказскую природу. И Печорину будет весело наблюдать, как воплощается его план, когда он играет людьми и выстраивает свою комедию, вполне драматическую. И всё весело. Кстати, лермонтовский офицер-рассказчик будет искренне и вполне цинично радоваться тому, что история с Бэллой закончилась так, а не иначе. Даже потом напишет, что известие о смерти Печорина его обрадовало. Получается весело то, что нравственно, — весело то, что безнравственно… Пороки современного человека Лермонтов наблюдает в Печорине, но этими же пороками охвачены и повествователь, и сам художник, которому весело было наблюдать современного человека. Роман — целая философия.

Создаётся впечатление, что и для Печорина, и для других повествователей нравственные мерки не являются последними, что главные принципы в жизни — это весело и скучно.

И если скучно, надо постараться сделать весело. Противопоставлены именно эти душевные состояния человека. И Печорин при всей его исключительности и одарённости именно таков. Когда мы молоды, нас Печорин, конечно, захватывает, его образ соответствует нашим «отроческим» взглядам на мир. Когда мы начинаем противопоставлять себя белому свету, когда мы чувствуем себя одинокими, оставленными, забытыми, Печорин нам особенно понятен. Мы иногда любуемся им. Он кажется нам образом очень бесстрашным, мужественным. Но дело тут не в душевной силе. Печорин так бесстрашно анализирует самого себя и окружающих людей, потому что ему ни за что не стыдно. Он не понимает добра и зла. Он знает об их существовании, но он бесстрашен, потому что самого себя он мыслит вне этих категорий. Он живёт в рамках этого весело и скучно.

— Не получается ли так, что психологическая проза как феномен литературы и связана с этим отказом героя от системы нравственных координат, которая обязательно удержала бы его в рамках стыда? Нельзя ли связать психологизм романа с безнравственностью героя?           

Первые психологические образы в нашей литературе — это образы исключительные, выпадающие из традиций. Или это образы, заключающие в себе возможность психологической разработки, как Швабрин в «Капитанской дочке», Андрей в «Тарасе Бульбе». Такова только завязка психологического искусства в литературе. В дальнейшем оно получит чрезвычайно богатое развитие и высветит вполне здоровые натуры. Я имею ввиду, конечно, психологизм Тургенева и особенно психологизм Толстого, для которого психологический метод в изображении практически любого из живых героев «Войны и мира» или «Анны Карениной» окажется исключительно плодотворным. А поначалу, когда только зарождается наша реалистическая литература, когда появляется психологический реализм, причём в творчестве художников, начинавших как романтики, это трудноразрешимый вопрос. Исключительная личность оказывается в центре психологического повествования. И в «Герое нашего времени» это происходит с поразительной силой.

Мы видим мир глазами Печорина, однако объективные законы мира всё равно никто не отменял. И созерцая Печорина со стороны, не с его собственной точки зрения, мы прекрасно понимаем, что его позиция за пределами добра и зла — заранее проигрышная, губительная. Это в принципе духовное самоубийство, которое влечёт за собой неявное, но медленное самоубийство героя. Мы видим, что сам Печорин постоянно ищет себе оправдание. Дневник — это и есть самооправдание: «Это не я, это судьба». Хотя совершенно ясно, что это ты! Видеть в «Герое нашего времени» оправдание Печорина не получается. Лермонтов свою позицию в этом никак не выражает. Единственное его выражение — это абсолютно закономерный правдивый итог жизни Печорина. Вот почему, думаю, не следует как-то полемизировать с печоринскими принципами, противопоставлять им нравственные суждения. Достаточно просто посмотреть, как закончил герой свои дни. Печорин откровенно безнравственный герой и убивает он себя сам. Он творец своей судьбы, никакого тут высшего вмешательства увидеть невозможно. Но главный исток всего, что происходит, — это, конечно, гордость. Печорин ставит себя в центр мироздания и вершит людские судьбы.

«Насыщенная гордость» как определение счастья

Именно с появлением Печорина в нашей литературе возникает тип лишнего человека. Одного Онегина тут мало, чтобы тип сформировался. Печорин, конечно, самый лишний среди всех лишних людей русской литературы. Здесь гордость почти демоническая. Можно бы сказать, что это маска, которую надевает на себя Печорин, но всё-таки нет. Это какое-то глубинное ощущение своей причастности к тёмным инфернальным мировым началам. Об этом можно судить по журналу Печорина вполне определённо.

Лермонтову свойственно «избавляться творчеством» от терзающих его душевных состояний

Так поэт говорил о «Демоне», что он от него «отделался стихами». Возможно, что-то подобное Лермонтов мог бы сказать и о «Герое нашего времени». Но как же мы можем забывать, что это художник, который одновременно написал «Бородино», «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», «Ветку Палестины», «Когда волнуется желтеющая нива…», все три «Молитвы» и т.д.

Есть произведения, ключевые для понимания творчества Лермонтова и его личности. Это прежде всего «Ангел», его юношеское стихотворение, в котором заложен весь пройденный Лермонтовым путь. Наверное, ни одно его произведение с «Ангелом» не сопоставимо. Может быть, ещё первая ранняя молитва «Не обвиняй меня, Всесильный…». Конечно, это и «Смерть Поэта», и «Дума», которую вполне определённо можно назвать конспектом «Героя нашего времени».

— Какие возможности для школьников заключает в себе знакомство с личностью и творчеством Лермонтова? К примеру, в 9 классе?

Познание своего Отечества, собственной истории, закономерностей духовной жизни. Понять некоторые нравственные истины, читая «Героя нашего времени», безусловно возможно. Лермонтовский художественный мир, эстетический, несравненно огромен. Это один из двух-трёх наших поэтов, обладающих невероятной силой эстетического воздействия на человека. Повторю: без Лермонтова наш образ России будет совсем другим.

Лермонтов — мистический художник

Его ощущение небесных красот, райского совершенства — единственное в нашей литературе. И в контрасте с этими прозрениями столь же глубоки лермонтовские взгляды в тёмную область человеческой жизни. Это поэт, которому было дано с незнакомой обычному человеку интенсивностью переживать духовную борьбу, разворачивающуюся в мире за человеческое сердце, за конечные пути человеческой истории. Небесное и земное Лермонтову открывалось необыкновенно полно. Сила этих открытий непостижимая. У Лермонтова много загадок. Как могла быть написана «Песня про царя Ивана Васильевича…» в то время, когда даже «Домострой» был недоступен читающим? А Лермонтов написал поэму всего за два дня. Другое дело, что сила прозрений духовных вершин часто оборачивалась у Лермонтова едва ли не богоборчеством. Вспомним строки из «Ангела»: «Он пел о блаженстве безгрешных духов… / Он душу младую в объятиях нёс / Для мира печали и слёз…». Уже в этом стихотворении заложена возможность дальнейшего развития мысли: «а почему человеческая душа должна быть извержена из райского совершенства на землю». У Лермонтова часто получается так, что в силу небесных прозрений весь мир земной представляется ему болью и злом. И эта философия с большой полнотой раскрывается в «Герое нашего времени».

Любить... но кого же?.. на время — не стоит труда,

А вечно любить невозможно.

В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и всё там ничтожно...

— То есть максималистский размах требований к миру обрекает героя на разочарование?

Да, он может обернуться даже богоборчеством. Разные пути заложены. Ну а что касается духовной жизни Лермонтова, его сокровенной жизни — она никому не доступна. Этого никто из нас знать не может…

Но и того, что он сказал, нам вполне достаточно.